Януш Мейснер - Варшава - курс на Берлин

Я почувствовал на себе уже знакомый мне пронизывающий взгляд капитана. И хотя я знал, что в темноте он не видит меня, мне казалось, будто его взгляд читает мои мысли и изучает их, ожидая, что же я скажу.

Безусловно, он во многом был прав. Ведь действительно трудно, не повторяясь, рассказывать обо всех этих безрезультатных схватках. Совершенно естественно, что любой автор из имеющегося материала сразу же выберет, не углубляясь в подробности, наиболее эффектный случай. Возможно, от этого пострадает точность описываемого факта, но зато выиграет его красочность. Если бы мне пришлось создавать документальную повесть, я бы, очевидно, описал все последовательно - все вылеты, все бои, всё, что совершили эти летчики.

Тогда же, в беседе за кружкой пива, я совершенно не представлял, что мне удастся соорудить из всех хаотичных фактов, обрушившихся на меня. А реплики и пронзительные взгляды капитана Хромы я тогда воспринимал как непонятные упреки в мой адрес, против которых ничего не мог возразить. Но капитан сам вывел меня из затруднения.

- Мне кажется, чтобы что-то написать, вам, безусловно, надо собрать как можно больше материала, - сказал он.

Я ответил ему, что меня интересует каждый их бой, и тут же обратился к поручнику Лазару с просьбой продолжить свой рассказ.

- Я как раз и хотел рассказать вам об одном тяжелом бое, который мы провели вместе с поручником Бобровским, - начал Лазар. - Это произошло во второй половине апреля, когда полк стоял в Барнувко. Мы вылетели на разведку района Шведт, Ангермюнде, Иоахимсталь. Нам надо было сфотографировать аэродром в Эберсвальде и выяснить обстановку на канале Финов вплоть до реки Хафель.

Мы не сомневались, что истребители противника постараются помешать нам. Тем более что погода была хорошая, и в воздухе висела только легкая дымка. Мы подошли к Эберсвальде с северо-запада. Летели на высоте тысячи пятисот метров, ориентируясь по озерам, вытянувшимся от Ангермюнде до самого канала Финов. Поручник Бобровский произвел съемку, пройдя с севера на юг прямо над самым аэродромом.

Затем мы развернулись, и тотчас же я заметил несколько ниже нас шесть самолетов. Мне не удалось сразу их распознать. Прошло не меньше минуты, пока я убедился, что это "фокке-вульфы".

А тем временем Бобровский успел свернуть вправо к каналу и значительно отдалился от меня. Я поискал его глазами и увидел, что до него было не менее километра и что его окружает шестерка фрицев. Один из них уже готовился обстрелять Бобровского, заходя ему в хвост.

Я не успел прийти ему на помощь. Среди облаков, в мягком рассеянном солнечном свете, я увидел прямо над собой "фокке-вульф ". За ним пронесся второй и третий, а когда я взглянул вверх, то увидел, что и меня уже окружила целая шестерка. Теперь мы были отрезаны друг от друга. Я успел еще заметить, как Бобровский сделал стремительный разворот с набором высоты и исчез в облаках. Надо было позаботиться о себе. И тут я припомнил советы Гаврилова: спасаться переворотом. Прицелившись в ближайший от меня "фокке-вульф", я дал по нему очередь, сразу же сделал переворот и бросил свой "як" в крутое пике. В меня никто не стрелял, вероятно упустили из виду. Я выровнял машину почти над самым каналом. Взяв курс на запад, долетел до Хафеля, потом повернул на восток. Вражеских самолетов нигде не было видно, и я совершенно успокоился. И только пролетая над Эберсвальде, заметил какую-то машину. Она явно преследовала меня. На всякий случай я поднялся выше, но скорости не увеличивал. Возможно, думал я, меня догоняет поручник Бобровский.

Теперь мне приходилось распределять свое внимание между догонявшим меня самолетом и зенитками противника, да к тому же наблюдать за движением по каналу и на его берегах. Узкая полоса канала то и дело разветвлялась, образуя посредине ряд островков, соединенных мостами. Прорвавшись сквозь заградительный огонь зениток у Одерберга, я снова оглянулся. Догонявший меня самолет был уже близко, но распознать его я еще не мог: он шел со стороны солнца.

Прямо передо мной, километрах в пятнадцати, виднелся Одер. Я запросил догонявший меня самолет по радио: кто летит? Ответа не последовало. Я подумал, что у Бобровского, вероятно, отказала рация. Я уменьшил скорость. И вдруг он дал по мне длинную очередь из всех своих пушек и пулеметов. Снаряды пронеслись всего лишь в каком-то метре от моего "яка". Я чуть не сорвал рычаг газа, и машина понеслась. Фашистский самолет был очень близко и почти висел у меня на хвосте. Я не мог рискнуть сделать переворот из-за малой скорости - мне вспомнился случай с Гавриловым. Не имея свободы маневра, я не мог вести бой и на вертикалях, так как гитлеровец разнес бы меня в щепки, вздумай я хоть на секунду подставить ему брюхо или спину моего "яка". Единственное, что еще могло меня спасти, - это небольшие отвороты и большая скорость на бреющем полете над самой землей.

Как я тогда драпал! Деревья, дома, холмы с бешеной скоростью летели мне навстречу, вдруг вырастали прямо передо мной. Я взмывал вверх, проносился над ними и тут же прижимался почти вплотную к земле. Выскочив к Одеру, я резко свернул вправо, вверх по течению, и только там наконец избавился от преследователя, который или потерял меня, или просто повернул назад...

У меня нет особых причин гордиться этим бегством, - добавил через минуту поручник Лазар, - но я и не упрекаю себя за него. Мы выполнили задание. Бобровский доставил удачные снимки, а я - сведения, которые нужны были нашему командованию. К тому же мы не позволили сбить себя тринадцати, а возможно, и девятнадцати самолетам врага, которые охотились за нами. Разве этого мало?

- Думаю, вполне достаточно, - ответил я без колебаний.

- И каждый из нас так думает, - буркнул себе под нос капитан Хромы. Каждый, кто это пережил или же имеет хотя бы малейшее понятие об этом. Ну, а что касается читателей, то... Да вот, к примеру, Човницкий или Баев! И над Эберсвальде, и над Вриценом, и над рекой Хафель - в каждом полете им приходилось вести бой с "фокке-вульфами", но, увы, ни одного они не сбили. Вам они, возможно, сами расскажут об этих схватках - ведь вы понимаете, чего это им стоило. Но для "эффектной" темы это не годится.

Я взглянул в ту сторону, где сидел поручник Човницкий. Он не курил, и поэтому в темноте я не мог различить его приятного интеллигентного лица. И только на фоне светлого прямоугольника окна виднелся четкий силуэт его плечистой фигуры. Он и теперь не выразил желания принять участие в беседе и продолжал молчать.

Но тут я припомнил, что о совместных с Човницким полетах мне рассказывал капитан Баев. Он говорил со мной так, будто перелистывал в своих воспоминаниях страницы боевых донесений о всех заданиях, которые они выполнили вдвоем с Човтницким.